Неточные совпадения
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным
лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела
на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня,
чувствуя, что
на нее, как
на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала
на жаровню.
Он извинился и пошел было в вагон, но
почувствовал необходимость еще раз взглянуть
на нее — не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного
лица, когда она прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное.
И он стал, сначала осторожно, а потом более и более увлекаясь, обращать ее внимание
на разные подробности украшения дома и сада. Видно было, что, посвятив много труда
на улучшение и украшение своей усадьбы, Вронский
чувствовал необходимость похвастаться ими пред новым
лицом и от души радовался похвалам Дарьи Александровны.
Он
почувствовал, что ему не выдержать того всеобщего напора презрения и ожесточения, которые он ясно видел
на лице и этого приказчика, и Корнея, и всех без исключения, кого он встречал в эти два дня.
Камердинер,
чувствуя себя невиноватым, хотел оправдываться, но, взглянув
на барина, понял по его
лицу, что надо только молчать и, поспешно извиваясь, опустился
на ковер и стал разбирать целые и разбитые рюмки и бутылки.
Кити при этой встрече могла упрекнуть себя только в том, что
на мгновение, когда она узнала в штатском платье столь знакомые ей когда-то черты, у ней прервалось дыхание, кровь прилила к сердцу, и яркая краска, она
чувствовала это, выступила
на лицо.
— Ну что же ты скажешь мне? — сказал Левин дрожащим голосом и
чувствуя, что
на лице его дрожат все мускулы. — Как ты смотришь
на это?
И он старался вспомнить ее такою, какою она была тогда, когда он в первый раз встретил ее тоже
на станции, таинственною, прелестной, любящею, ищущею и дающею счастье, а не жестоко-мстительною, какою она вспоминалась ему в последнюю минуту. Он старался вспоминать лучшие минуты с нею; но эти минуты были навсегда отравлены. Он помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому ненужного, но неизгладимого раскаяния. Он перестал
чувствовать боль зуба, и рыдания искривили его
лицо.
— Хоть и жалко отрывать его от занятий (но он успеет!), надо посмотреть его
лицо;
почувствует ли он, что я смотрю
на него?
В саду они наткнулись
на мужика, чистившего дорожку. И уже не думая о том, что мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное
лицо, не думая о том, что они имеют вид людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед,
чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.
Она представила, как он копошился в мешке. Ужас был
на ее
лице. И Вронский, вспоминая свой сон,
чувствовал такой же ужас, наполнявший его душу.
Когда, возвращаясь со скачек, Анна объявила ему о своих отношениях к Вронскому и тотчас же вслед за этим, закрыв
лицо руками, заплакала, Алексей Александрович, несмотря
на вызванную в нем злобу к ней,
почувствовал в то же время прилив того душевного расстройства, которое
на него всегда производили слезы.
— Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская с него глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник
на лбу; некрасивое желтое
лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александрович
почувствовал, что она жалеет его и готова плакать. И
на него нашло умиление: он схватил ее пухлую руку и стал целовать ее.
Он поспешно вскочил, не
чувствуя себя и не спуская с нее глаз, надел халат и остановился, всё глядя
на нее. Надо было итти, но он не мог оторваться от ее взгляда. Он ли не любил ее
лица, не знал ее выражения, ее взгляда, но он никогда не видал ее такою. Как гадок и ужасен он представлялся себе, вспомнив вчерашнее огорчение ее, пред нею, какою она была теперь! Зарумянившееся
лицо ее, окруженное выбившимися из-под ночного чепчика мягкими волосами, сияло радостью и решимостью.
«Знает он или не знает, что я делал предложение? — подумал Левин, глядя
на него. — Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в его
лице», и,
чувствуя, что краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича.
Она
чувствовала, что слезы выступают ей
на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее
лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала
на террасу.
— Я любила его, и он любил меня; но его мать не хотела, и он женился
на другой. Он теперь живет недалеко от нас, и я иногда вижу его. Вы не думали, что у меня тоже был роман? — сказала она, и в красивом
лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити
чувствовала, когда-то освещал ее всю.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, — слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, —
чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное
лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть
на него.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения
на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем
чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим
на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
Несмотря
на то, что его художественное чувство не переставая работало, собирая себе материал, несмотря
на то, что он
чувствовал всё большее и большее волнение оттого, что приближалась минута суждений о его работе, он быстро и тонко из незаметных признаков составлял себе понятие об этих трех
лицах.
Она взглянула
на него. «Нет, это мне показалось, ― подумала она, вспоминая выражение его
лица, когда он запутался
на слове пелестрадал, ― нет, разве может человек с этими мутными глазами, с этим самодовольным спокойствием
чувствовать что-нибудь?»
Левин поглядел с портрета
на оригинал. Особенный блеск осветил
лицо Анны в то время, как она
почувствовала на себе его взгляд. Левин покраснел и, чтобы скрыть свое смущение, хотел спросить, давно ли она видела Дарью Александровну; но в то же время Анна заговорила...
— Анна, за что так мучать себя и меня? — говорил он, целуя ее руки. В
лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала ухом звук слез в его голосе и
на руке своей
чувствовала их влагу. И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я
чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска
на лице сменялась другою и как
на лбу и
на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я
чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги
на ногу и не трогался с места.
И глаза ее вдруг наполнились слезами; быстро она схватила платок, шитый шелками, набросила себе
на лицо его, и он в минуту стал весь влажен; и долго сидела, забросив назад свою прекрасную голову, сжав белоснежными зубами свою прекрасную нижнюю губу, — как бы внезапно
почувствовав какое укушение ядовитого гада, — и не снимая с
лица платка, чтобы он не видел ее сокрушительной грусти.
Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев
на старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен,
на которые оперся локтями.
Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в
лицо, продолжала с деланым оживлением...
Он
почувствовал, что кто-то стал подле него, справа, рядом; он взглянул — и увидел женщину, высокую, с платком
на голове, с желтым, продолговатым, испитым
лицом и с красноватыми, впавшими глазами.
Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое
лицо; он
чувствовал под ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за которых влажно блистали
на солнце жемчужные зубки.
Аркадий танцевал плохо, как мы уже знаем, а Базаров вовсе не танцевал: они оба поместились в уголке; к ним присоединился Ситников. Изобразив
на лице своем презрительную насмешку и отпуская ядовитые замечания, он дерзко поглядывал кругом и, казалось,
чувствовал истинное наслаждение. Вдруг
лицо его изменилось, и, обернувшись к Аркадию, он, как бы с смущением, проговорил: «Одинцова приехала».
Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности он не
чувствовал, как бывало; напротив,
лицо его тихо светлело; казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался
на что-то.
Она взглянула
на Базарова… и остановилась у двери, до того поразило ее это воспаленное и в то же время мертвенное
лицо с устремленными
на нее мутными глазами. Она просто испугалась каким-то холодным и томительным испугом; мысль, что она не то бы
почувствовала, если бы точно его любила, — мгновенно сверкнула у ней в голове.
Губернатор подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов, и с озабоченным
лицом подал ей руку. Уходя, она обернулась, чтобы в последний раз улыбнуться и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее стан, облитый сероватым блеском черного шелка!) и, подумав: «В это мгновенье она уже забыла о моем существовании», —
почувствовал на душе какое-то изящное смирение…
Большое, мягкое тело Безбедова тряслось, точно он смеялся беззвучно,
лицо обмякло, распустилось, таяло потом, а в полупьяных глазах его Самгин действительно видел страх и радость. Отмечая в Безбедове смешное и глупое, он
почувствовал к нему симпатию. Устав размахивать руками, задыхаясь и сипя, Безбедов повалился
на стул и, наливая квас мимо стакана, бормотал...
Клим взглянул
на Инокова сердито, уверенный, что снова, как пред пушкой, должен будет
почувствовать себя дураком. Но
лицо Инокова светилось хмельной радостью, он неистово хлопал ладонями и бормотал...
Издали по коридору медленно плыла Алина. В расстегнутой шубке, с шалью
на плечах, со встрепанной прической, она казалась неестественно большой. Когда она подошла, Самгин
почувствовал, что уговаривать ее бесполезно:
лицо у нее было окостеневшее, глаза провалились в темные глазницы, а зрачки как будто кипели, сверкая бешенством.
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно говорить с нею.
Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя
на стуле плечо в плечо с гостем, Маргарита заглядывала в
лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил плечо ее, грудь и не находил в себе решимости
на большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
Прежде всего хорошо было, что она тотчас же увела Клима из комнаты отца; глядя
на его полумертвое
лицо, Клим
чувствовал себя угнетенно, и жутко было слышать, что скрипки и кларнеты, распевая за окном медленный, чувствительный вальс, не могут заглушить храп и мычание умирающего.
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень
чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое
лицо его морщилось, глаза смотрели
на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел
на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое
лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не
чувствуя никого больше.
Тагильский вытер платком лысину и надел шляпу. Самгин, наоборот,
чувствовал тягостный сырой холод в груди, липкую, почти ледяную мокрядь
на лице. Тревожил вопрос: зачем этот толстяк устроил ему свидание с Безбедовым? И, когда Тагильский предложил обедать в ресторане, Самгин пригласил его к себе, пригласил любезно, однако стараясь скрыть, что очень хочет этого.
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие
лица, мелькавшие
на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу хорошо
чувствовать его весомость, реальность. О причине катастрофы не думалось. Да, в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили друг друга. Это позволило Климу смотреть
на них с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
Потом Самгин ехал
на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а
на козлах,
лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами полковника,
чувствовал себя уставшим от удивления и механически думал...
Он сморщился и навел радужное пятно
на фотографию матери Клима,
на лицо ее; в этом Клим
почувствовал нечто оскорбительное. Он сидел у стола, но, услыхав имя Риты, быстро и неосторожно вскочил
на ноги.
Он ушел, и комната налилась тишиной. У стены,
на курительном столике горела свеча, освещая портрет Щедрина в пледе; суровое бородатое
лицо сердито морщилось, двигались брови, да и все, все вещи в комнате бесшумно двигались, качались. Самгин
чувствовал себя так, как будто он быстро бежит, а в нем все плещется, как вода в сосуде, — плещется и, толкая изнутри, еще больше раскачивает его.
Особенно был раздражен бритоголовый человек, он расползался по столу, опираясь
на него локтем, протянув правую руку к
лицу Кутузова. Синий шар головы его теперь пришелся как раз под опаловым шаром лампы, смешно и жутко повторяя его. Слов его Самгин не слышал, а в голосе
чувствовал личную и горькую обиду. Но был ясно слышен сухой голос Прейса...
Она сказала все это негромко, не глядя
на Самгина, обмахивая маленьким платком ярко разгоревшееся
лицо. Клим
чувствовал: она не надеется, что слова ее будут поняты. Он заметил, что Дуняша смотрит из-за плеча Марины упрашивающим взглядом, ей — скучно.
— Нет, — сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что
лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он
чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она
на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое
лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он
чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти
на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
Самгин
чувствовал себя человеком, который случайно попал за кулисы театра, в среду третьестепенных актеров, которые не заняты в драме, разыгрываемой
на сцене, и не понимают ее значения. Глядя
на свое отражение в зеркале,
на сухую фигурку, сероватое, угнетенное
лицо, он вспомнил фразу из какого-то французского романа...
Сверху спускалась Лидия. Она садилась в угол, за роялью, и чужими глазами смотрела оттуда, кутая, по привычке, грудь свою газовым шарфом. Шарф был синий, от него
на нижнюю часть
лица ее ложились неприятные тени. Клим был доволен, что она молчит,
чувствуя, что, если б она заговорила, он стал бы возражать ей. Днем и при людях он не любил ее.